Старый клён стучит в стекло

― Алло! Здравствуйте! Это Надежда Васильевна?
― Да, это Надежда Васильевна.
― Сергей Волков, газета «Березники вечерние», Урал. Извините, вы Яйву помните?
Легкое замешательство на другом конце провода длилось лишь несколько секунд, и вот уже несется ликующее:
― О, Яйва! Как же, как же, конечно же, помню! Разве такое забывается?

Съемки в Яйве

А ведь и впрямь, разве забывается и забыться может? Это каким же надо быть толстокожим, насколько короткую, неблагодарную память иметь, чтобы враз и начисто забыть и потом никогда не вспоминать! А для Надежды Васильевны Румянцевой, блистательной киношной актрисы, это короткое слово ― «Яйва» ― не просто абстракция, за которой нет ничего, кроме странного географического названия, иссеченного из недр уральской тайги. За словом этим не рядовая, наоборот, ярчайшая страница ее биографии, прекрасной, на зависть, биографии в кино, с простоватыми, на первый взгляд, ролями, однако такими, что заставляли падать у ног ее толпы влюбленных поклонников. И текла, текла эта любовь, всегда зримая, всегда осязаемая, нескончаемым, хрустальной чистоты потоком. Что касается Яйвы, то тут была роль пигалицы Тоси, тоже вроде незатейливая, воспитанницы детского дома, которой предстояло стать поварихой у лесорубов. Помните? Не сомневаюсь, что помните. Это ее, Тосю, наивную, смотревшую на мир восторженными глазами, взялся влюбить в себя молодой, знаменитый в здешних таежных местах бригадир лесорубов Илья, но не за так влюбить, не понарошку, а на спор ― за отличную меховую шапку, гордость ее хозяина, лесоруба из другой бригады. И ему, что тоже помните, это удалось, хотя и не с первой попытки.

Именно в Яйве, тогда небольшом лесном поселке, и проходили съемки веселой, лиричной кинокомедии «Девчата», сразу ставшей известной, популярной, собиравшей полные залы в кинотеатрах. Так разве могла, в самом деле, забыть об этом Румянцева?

«Вот хулиганы!..»

Мы с нею связывались по телефону несколько раз ― и очень быстро перешли на ты, я не называл ее уже Надеждой Васильевной, звал просто Надей. Когда встретились голосами во второй раз, она капризно, словно та ее героиня, стала любопытствовать, как же я сумел раздобыть телефон, потому что, мол, это невозможно, никто не скажет. Пришлось колоться. Она с молодым задором, это чувствовалось в голосе, задохнулась: «Вот хулиганы!..» А я ведь знал не только телефон, но и домашний московский адрес по улице Черняховского, но благоразумно посчитал, что признаваться в этом не стоит.

Вскоре уже мы оба хотели одного ― большого интервью легендарной киноактрисы на моей авторской странице в газете; рубрика так и называлась ― «Вечерняя гостиная». Время шло, вопросы были отправлены, однако подступы к интервью словно замуровали: то мне, замотавшемуся в газетной рутине, от которой никто не освобождал и освобождать не собирался, было некогда и недосуг; то Надежде Васильевне, Наде нездоровилось ― возраст, его со счетов не сбросишь. Словом, «замерло все на рассвете». Нет бы попросить командировку в Москву, что решалось, и легко, из-за любви ко мне генерального директора издательского дома ― я же, олух, чего-то ждал: дескать, все потихонечку, постепенно сложится, никуда не убежит. Не сложилось и убежало: Нади не стало.

Рыбников сказал: «Не дрейфь!»

Веселой, гомонящей гурьбой они буквально вывалились на маленькую, утонувшую в снеге, стылую платформу на крохотной станции. Всем почему-то разом захотелось глотнуть свежего воздуха, полными легкими глотнуть, но они так и застыли, замерли с открытыми ртами, чадившими густым белым паром, ― дыхание перехватило тотчас: мороз сковал все, даже эту простую нужду после душного вагона. Они так и стояли, скованные, на платформе, пока не раздался басовитый, рокочущий голос одного из компании:
― Мужики, куда мы попали?! Как пить дать яйца отморозим! Тут же Северный полюс! Может, пингвинов поищем?
Кто-то, несмотря на стылость вокруг, громко хохотнул. А кто-то ― видно, умный, образованный ― уныло хмыкнул:
― Пингвины, между прочим, на Южном. В Антарктиде. ― И голосом, совсем полным разочарования, добавил: ― Искать надо белого медведя. Только вот как сниматься будем? Неужто Юрка чего придумает?
Юркой, за глаза, конечно, они звали режиссера будущей картины Юрия Чулюкина, который проснулся невероятно знаменитым после фильма «Неподдающиеся». Фильм снимался как серьезная лента с высоким, закаленным нравственным началом, а получился как прелестная, непритязательная комедия, на которой вповалку лежали переполненные залы кинотеатров. Потом дружно посмеивались: а не нужно было Никулина снимать, вот и вышла в итоге клоунада…
Чулюкин мороз отменить не сумел бы ни за что, несмотря на все свои режиссерские таланты. Может, и печально, но мороз ― вся эта режиссура свыше, от самого Господа Бога. Терпи, что называется. Тем более терпи, если тут же, с платформы, по соседству, шпарят:
― А ты не дрейфь, парень! ― Голос, дурашливый, но очень спокойный, размеренный, чуточку пружинистый, узнали бы как минимум полстраны, женский пол ― в порядке обязательном, ведь принадлежал он любимцу кинопублики, которого и на руках носить готовы были, ― Николаю Рыбникову. ― Найдутся добрые люди, кто и о тебе, и обо мне позаботится. Вот выдадут ватные штаны, как у настоящих лесорубов, так и проблемы с хозяйством исчезнут…
И снова хохот, на этот раз сплошной, лавиной, словно и мороз нипочем.

За окном ― минус сорок

Яйва действительно встретила лютой стужей ― за минус сорок. И маленькими приземистыми домиками из почерневших от частых дождей бревен, с подслеповатыми окнами набекрень, прикасавшимися, а то и наполовину ушедшими в сугробы ― Яйва в них просто тонула. Когда москвичам потом, на досуге или в перекур, рассказывали, что под сугробами скрыты несметные заросли клюквы, черники и голубики, они недоверчиво качали головами, хотя вроде и радость выражали: вот, дескать, здорово, надо летом сюда приехать.

Всю съемочную группу поселили в гостиничном доме. Он мало чем выделялся, отличался от других ― был таким же приземистым и черным. Однако избалованные москвичи сразу оценили, не скупясь на похвалу: хороший дом, а главное ― теплый и уютный. Радости-то было! За окном дикая стужа, казалось, по ночам даже стекла трещат, норовя рассыпаться, или уныло, как вдова на похоронах, голосит метелица, злясь и швыряя пригоршни колкого, промороженного снега, и вновь заходится воем. А тут мягкое, будто лебяжье, тепло, исходившее от жарко натопленных, наверное, гостей ради, печей. Это ли не чудо?!

Актеры и прочая киношная братия обживались на новом месте, приноравливаясь к уральскому простенькому быту, но все до одного уже предвкушали первую встречу со съемочной площадкой. А площадкой этой была глухая тайга, подступавшая к домикам едва ли не вплотную. Это через считаные дни яйвинцы довольно часто видели артистов, когда те приходили в клуб на танцы, и судачили за спиной: везет же людям, отдыхать приехали, тоже нашли время ― отдыхать. Или сталкивались с Румянцевой или Рыбниковым прямо во дворе ― они обходились без ленивой вальяжности на морозе, не отступавшем ни на градус, они тоже торопились на свою работу. Но все это будет потом, хотя уже вскоре.

Волки, лисы и медведи

Тогдашнему начальнику узкоколейки, принадлежавшей леспромхозу, Карташеву строго-настрого было наказано: ни в чем не отказывать киношникам, выполнять все их просьбы и указания, даже если это будет в ущерб плану.

Тайга встретила москвичей вовсе не угрюмо. От жгучего мороза пылали их щеки, но сквозь стылый, прозрачный воздух уверенно пробивались лучи по-зимнему яркого солнца, зажигая на снегу миллионы, миллиарды самоцветов. А на лапах могучих елей, устремившихся ввысь стеной и словно подпиравших друг друга, были накинуты огромные белые покрывала, которым, виделось, нет ни конца ни краю. Седой Урал и в это суровое время кокетлив, как барышня, накинувшая соболиную шубку. Таежные сугробы были испещрены следами и следочками, совсем свежими, как будто оставленными перед самым носом прибывших из столицы.

― Зайцы, ― равнодушно сказал сопровождавший группу профсоюзный вожак и так же равнодушно махнул рукой.
― И много у вас зайцев?
― А почему их будет мало? Хватает. Погодите, вот и вас зайчатиной накормят, неплохое мясо.
― А кроме зайцев кто еще водится? Только не говорите, что белые медведи…
Профсоюзный вожак, казавшийся до этого таким серьезным, таким недоступным, совсем по-ребячески рассмеялся:
― Чего нет, того нет: белые не водятся. Но вот бурых немало. А еще лисы, еще волки…
Кто-то из актрис негромко пискнул, но этот писк в звенящей тишине услышали все. По привычке загоготали.
― Да вы не бойтесь, девушка, ― успокоил представитель леспромхоза. ― Никто вас не тронет, не обидит. Волки с лисами даже близко не подойдут ― только пилы заработают, они бегут куда подальше: надо им с людьми встречаться. Ну а медведи… Те давно в берлоге лапу сосут…
И опять веселится киношный народ. И опять бросает какие-то колкие фразочки в сторону трусихи, испугавшейся живности таежной.

Водку пили все, кроме Румянцевой

Первое время съемки шли в одной из делянок Еловского лесопункта, где успели соорудить типовой вагончик, изображавший столовую, в которой снимали несколько острых эпизодов комедии. Потом киношное братство перебралось в другое место, ближе к берегу реки, бегущей под толстым, надежным льдом с самых Уральских гор. Вот тут-то уже и обсуждалась идея, как сделать заставку будущего фильма. Решение искали довольно долго, пока не остановились на таком: надпись «Девчата» должна как бы всплывать из широкого уральского пейзажа, а перед ней, роняя шапки снега с собственных лап, валится огромный лесной исполин. Определились: на втором плане обязательно должны быть видны поросшие лесом увалы. Место для этой съемки искали не менее долго. Нашли, отсняли.

А морозы по-прежнему не сдавались. Поэтому съемочная группа, отправляясь в тайгу, не забывала прихватывать с собой ящик водки, словно это на самом деле могло помочь, согреть, спасти. Водкой «грели жилы» все, кроме Румянцевой. Нет, она не была такой сообразительной, понимавшей, что «Столичная» не согреет, а сделает только хуже, ― просто не пила. Так что зрителям вовсе не мерещится, что у героев комедии чуточку помятые лица.

Конечно же, актеры лес не валили. Все технологические операции выполняли рабочие леспромхоза: валили вековые деревья, приводили в движение трактора и подъемные краны. Кинооператор Лебешев старался как можно выразительнее это отснять, и рабочие с гордостью рассказывали родным, как они играли в кино. Каково же было их разочарование, когда на премьере фильма в поселке они так и не увидели себя на экране! Точнее, они увидели свои руки и плечи, они что-то делали, но лица были не их ― артистов. Вот руки, держащие бензопилу, которая цепью вонзается в ель; вот нога, которая, продавив снег, уходит в него; а выпрямляется и глядит на падающее дерево Николай Рыбников.

Таежный народ не злобливый. Однако сколько насмешек вызвало это на премьере ― разом перестали завидовать «снимавшимся».

Клена нет, но песня замечательная

Но справедливо: когда шли съемки, рабочие во всем старались помочь киношникам. Захотелось, скажем, режиссеру, чтобы трелевочный трактор поднялся на дыбы, ― всегда пожалуйста: зацепили рабочие трос за пень, закрепили его крюком на тракторе, натянулся трос ― и трактор тут же вздыбился, как испуганный конь.

Рабочие, конечно, пересмеивались, когда артисты полезли под трактор с большущими ключами в руках: там нечего делать с такими инструментами ― гаек таких там сроду не бывало, это ведь не лебедка. Но смешки смешками, а рабочий люд все же понимал: маленькие ключи на экране будут просто не видны.

В одном из телефонных разговоров я спросил у Румянцевой:
― А вам не казалось странным, что главной песней в фильме идет «Старый клен»?
Надя удивилась:
― Почему должно было казаться странным? Хорошая песня, душевная. Появилась комедия ― народ сразу подхватил.
Согласился:
― Замечательная песня, а в Яйве вообще своя, «фирменная». Застолья без нее не обходятся. Только, Надюш, клены на Урале не растут, елкам здесь как-то привычнее…
Она засмеялась звонко, заливисто ― совсем как в молодости.